RE: Михаил Николаев, Виктория Швейцер. Кто был ничем…М. 2008
Книга была упомянута в ходе электрической беседы здесь по случаю разговора о «Представлении» Бродского, которое посвящено Николаеву.
Как и в классической реплике Ахматовой про «Один день Ивана Денисовича», эта книга не может нравиться или не нравиться – ее просто нужно прочитать. Это написанная очень простым и сухим языком, без тени сочувствия к себе (или желания вызвать сочувствие) автобиография человека, прошедшего все круги советского ада: детдом, завод, действующую армию и лагерь (о последнем сохранились только устные рассказы, переданные его женой). Конечно, этот текст не создан для того, чтобы быть репликой в бесплодном споре со страдающими размягчением мозга советофилами. Его метафизический смысл не в пример глубже – это голос человека, представительствующего за миллионы сожранных государством-Молохом. Здесь нет особенных ужасов, автор все время оговаривается, что ему во многих ситуациях скорее повезло. Но обыденность зла, торжествующего в бытовой советской жизни середины века просто подавляет. Бродский, знавший автора лично, отозвался о нем в рекомендательном письме к издателю как о «колоссально симпатичном малом». Прочитанная книжка вызывает такое же ощущение.
Как и в классической реплике Ахматовой про «Один день Ивана Денисовича», эта книга не может нравиться или не нравиться – ее просто нужно прочитать. Это написанная очень простым и сухим языком, без тени сочувствия к себе (или желания вызвать сочувствие) автобиография человека, прошедшего все круги советского ада: детдом, завод, действующую армию и лагерь (о последнем сохранились только устные рассказы, переданные его женой). Конечно, этот текст не создан для того, чтобы быть репликой в бесплодном споре со страдающими размягчением мозга советофилами. Его метафизический смысл не в пример глубже – это голос человека, представительствующего за миллионы сожранных государством-Молохом. Здесь нет особенных ужасов, автор все время оговаривается, что ему во многих ситуациях скорее повезло. Но обыденность зла, торжествующего в бытовой советской жизни середины века просто подавляет. Бродский, знавший автора лично, отозвался о нем в рекомендательном письме к издателю как о «колоссально симпатичном малом». Прочитанная книжка вызывает такое же ощущение.