lucas_v_leyden

      Сочетание массовой грамотности и железного занавеса привело к любопытному эффекту, который, вероятно, не будет воспроизведен в обозримом будущем: жители бывшего СССР имели очень детальное, глубокое и совершенно схоластическое представление о многих точках земного шара, пребывая при этом в обоснованной уверенности, что увидеть их собственными глазами они не имеют никаких шансов. Помнится, у Гаспарова, в письмах или "Записях и выписках" есть очень характерный момент, когда он отказывается от прогулки (по Риму? по Афинам?), чтобы не сбить напором реальности подробную идеальную картину, сложившуюся у него в уме. Этот воображаемый нами мир был корпускулярен - хорошо освещенные беллетристикой города были разделены темными провалами неописанных пространств (кое-что в этом роде, хотя и применительно к хронологии, описывают Стругацкие в "Понедельнике"). Но и степень освещенности разных мест во многом была случайной: понятно, что за пределами мировых столиц в игру вступали непрогнозируемые факторы и обстоятельства.
      Едва ли не сильнейшим в жизни читательским удовольствием я был обязан книгам Джеральда Даррелла - иные из них я перечитывал, наверное, раз по двадцать, так что какие-то страницы, полагаю, помнил наизусть: из-за этого на моем собственном глобусе Африка, например, до сих пор сияет ярким светом. Один из классических даррелловских локусов - многократно воспетый им греческий остров Корфу - я только что смог сопоставить с его настоявшимся внутренним образом. Получилось это почти случайно в результате стечения разножанровых обстоятельств: гнусная погода в Москве, легкая спортивная травма, окончание большой работы - и открытие "Аэрофлотом" прямых рейсов в Керкиру. Греция, в отличие от многих других стран, не страдает лицемерной косностью и наш "Спутник" признает, так что вся подготовка к путешествию состояла, как в минувшие денечки, из выбора машины и жилья. Впрочем, приятным дополнением к багажу был весьма удачный путеводитель "Корфу. Дарреллы", который я и читал на протяжении всего недолгого перелета. ( Collapse )

      Два дня я провел в разъездах по Брянской области: без всякой практической цели, повинуясь лишь логике собственных воспоминаний. Я родился в Брянске и прожил там несколько месяцев, после чего был увезен родителями в Москву; после этого каждый год меня оставляли бабушке и дедушке - иногда на месяц, но обычно на все лето. Бабушка была доктором, из той, вероятно, исчезнувшей уже породы участковых врачей, за дело боготворимых пациентами; на июль-август она обычно подряжалась работать в пионерский лагерь близ станции Синезерки. К этой довольно напряженной должности, подразумевающей и круглосуточное дежурство, и неизбежные столкновения с начальством (врач обязан был снимать пробу из общего котла, так что без его благосклонности с кухни нельзя было воровать, а бабушка была кристально честной) прилагался отдельный домик - собственно, пристройка к медсанчасти. Не знаю, на каких правах там селили и меня - может быть, я был оформлен, как пионер-заочник, но, вероятнее, просто по снисхождению. ( Collapse )

      С именем киевского поэта Владимира Николаевича Маккавейского (1893 или 1891 - 1920?) связано одно из самых серьезных искушений в моей книжной биографии: в 2009-м году высокочтимый В.Э.М. попросил купить для него экземпляр книги переводов Маккавейского из Рильке с автографом переводчика. У меня этого сборника (весьма редкого) не было, так что я встревожился уже при первом известии о такой комиссии, но в особенную ажитацию меня погрузило то, что инскрипт был адресован самому Рильке: это переводило редкость в статус уники. (Любопытно, кстати, как экземпляр попал в Россию: думается, что, выпущенный в первый месяц войны, он просто физически не смог добраться до адресата). Конечно, поднявшего голову змея зависти я задушил, но несколько лет мучился воспоминаниями, пока судьба не прислала мне почти подряд все три его книги, причем одну из них с приличным автографом: так добродетель была хоть скромно, но вознаграждена. ( Collapse )

     Из всех многочисленных воспоминаний о ленинградском писателе Леониде Ильиче Борисове (1897 - 1972) мне больше всего по душе те, что принадлежат перу И. Басалаева:

      "<…> в дверях невысокий человек в тусклом пальто и шапке. Еще с порога он резко, быстро приветствует. На ходу раздевается и забрасывает хозяина камнями своих мыслей вслух. Не останавливаясь, он рассказывает обо всем, что его сейчас волнует, интересует, мучит.
     Его речь - это разорванная цепь обрывков каких-то снов, происшествий, видений наяву, небывалостей. Он их насаживает одно на другое с такой искусностью и упрямым правдоподобием, - что вы невольно поддаетесь его возбуждению и начинаете видеть и осязать его необыкновенные приключения. Это не экзотические видения поэта, не однообразие одержимого манией фанатика, не схематические фантазии философа-утописта. Нет. Это реальнейшие вещи, повседневнейшие явления трех измерений. Но они сместились, обменялись свойствами, сущностью, природой. Они говорят, двигаются, мыслят. Это и не бред сумасшедшего, ибо в них своя логика и чувство пространства и времени. Скорее - это предбред. У М. Горького в одном из рассказов ходит человек и видит позади себя паука. То же можно было сказать о словах этого незнакомца.
      Вот пример его рассказа.
      - Сегодня сижу за столом и вдруг вижу, открывается дверь, и в комнату вхожу я сам... - Он рассказывает об этом с явным удивлением и даже не иронизирует.
      Или такой:
      - Вчера утром в окно влетел жук. Летал, летал по комнате, сел на стол, похлопал себя по ж..., сказал: "Эх, дела, дела..." и улетел...
      Нам с Всеволодом <Рождественским> пора идти обедать. Выходим все вместе. На углу Рузовской и Загородного незнакомый мне гость останавливается и, показывая на Обуховскую больницу напротив, говорит: "Вот куда скоро, скоро переселюсь". Торопливо целует Рождественского и уходит.
      Всеволод наклоняется ко мне и, улыбаясь, полушепчет: - Это поэт Леонид Борисов, - и добавляет: - Очень странный человек"¹. ( Collapse )

      Развивая традицию велопоходов вокруг больших водоемов, объехали с коллегой одно из крупнейших озер европейской части России - озеро Ильмень. Несмотря на вполне скромное расстояние от Москвы (около 500 километров), РЖД почему-то не пускает из Москвы в Новгород ни "Ласточек", ни "Стрижей" - ничего из той пернатой фауны, которая за последние годы связала большинство наших крупных городов. Поэтому пришлось забрасываться на своей машине (каршеринг поездки туда не благословляет). По мере развития дорожной сети пышность дальних поездок сильно девальвируется: я хорошо помню то время, когда путешествие из Москвы в Петербург по трассе М10 было долгим, сложным и довольно-таки опасным делом. Сейчас, после того, как скоростная трасса закончена, можно рассчитать время прибытия чуть ли не до минут: в 7 утра мы загрузили наши велосипеды и баулы в багажник, а около часу дня уже разгружались в самом центре Великого Новгорода под изумленными взглядами охранников платной парковки. Покуда мы ехали, небесная канцелярия переменила прогноз: еще с утра нам обещали три безоблачных дня, но потом ровно в середину вписали обещание проливного дождя. Отступать уже было поздно, так что мы проверили навигаторы, заперли машину, включили запись треков в Strava и поехали прочь из города. ( Collapse )

Текст - здесь. ( Collapse )

      В самолете из Белграда в Тиват мне досталось среднее место в ряду, неудобное. Рядом со мной у окна сидела юная дама с маленькой дочкой, наряженной как манекен в магазине детского платья и с таким же задумчивым и печальным выражением не по-детски вылепленного лица; юная мать, напротив, была как-то преувеличенно воодушевлена, почти до восторженности - с видимым удовольствием извлекла и перелистала рекламный журнал сербских авиалиний, посмотрелась в зеркальце, поиграла с дочкиным плюшевым жирафом (отчего-то тигровой расцветки), опять взялась за журнал… Отвлекла ее бортпроводница, протянув через нас с соседом довольно пухлый пестренький пакет. "Ох, что это?" "Это спасательный жилет для девочки, - пояснила стюардесса, сладко улыбаясь, - на случай аварийной посадки на воду" (весь разговор шел на сербском). Самолет взвыл и мелко задрожал. Редко случается наблюдать, чтобы у человека за секунду так поменялось настроение - словно солнце зашло за тучу. Сложив под ноги злополучный жилет и достав из какого-то кармана маленькую детскую книжку с пластиковыми непромокаемыми страницами (тоже, между прочим, в случае посадки на воду вещь нелишняя), она стала демонстрировать по-прежнему безмятежной дочери разных зверей, называя их по-сербски: это свиня, это крава, это пилетина (курица). На последней странице была изображена крупная рыже-черная собака с вислыми ушами и умными глазками. "Это пас". ( Collapse )

      Большая часть наиболее увлекательных занятий, доступных современному человеку, как, например, коллекционирование, филологические разыскания или велосипедные путешествия обычно апеллируют к глубоким слоям психологии, отчего и подчиняются порой не вполне линейным законам. Физиологически и прагматически нет особенной разницы между дистанцией, преодоленной на велосипеде в московском парке и такой же - в диком лесу, но для всякого любителя различия более чем очевидны.
      Среди великого множества возможных маршрутов я особенно люблю и высоко ценю круговые объезды вокруг озер: вероятно, тут тоже кроется что-то архаическое. За последние годы мне доводилось прокатиться вокруг озера Неро, Плещеева (большим кругом), Тивериадского моря, Женевского озера, северной части Кемиярви и много чего еще - и уже несколько лет в голову периодически приходила мысль о Селигере. ( Collapse )

      Коллекционировать книги Бальмонта - занятие довольно неблагодарное: только собственных авторских стихотворных сборников у него вышло более полусотни, а еще переводы и проза. Я никогда не ставил перед собой амбициозной задачи "полного Бальмонта", заранее понимая ее бесперспективность - так, первый (ярославский) сборник, пойдя на изрядные финансовые жертвы купить хотя бы теоретически возможно, но например харбинское "Светослужение" мне за тридцать лет не попадалось ни разу - и, похоже, уже и не попадется. Потому я всегда с удовольствием приобретал его автографы (которых у меня скопился не один десяток), а среди книг выбирал лишь те, которые либо сами шли в руки, либо входили тематически в другие важные направления коллекции (напр., были выпущены "Скорпионом" или "Грифом"), либо были сами по себе чем-нибудь замечательны. В результате в моей коллекции его книг что-то около сорока - опять-таки, не считая переводы.

( Collapse )

Начало здесь. ( Collapse )